Ирина Хакамада: «Мне интересно узнать, на что я способна»

Она не боится менять свою жизнь, легко и без видимых сожалений переходя от науки к бизнесу, от политики к литературе и кинематографу. И во всех этих переменах сохраняет неповторимую индивидуальность. Ирина – женщина, которая умеет оставаться собой.

Она входит в дверь своего маленького офиса в центре Москвы, и вокруг немедленно закипает жизнь: начинают звонить телефоны, хлопать двери, раздаются голоса, в коридоре звучат шаги… В то же время в самой Ирине Хакамаде, единственной в России женщине-политике, способной сравниться по популярности с кино- и телезвездами, нет ни капли суеты: ее движения лаконичны и сдержанны, а по выражению лица трудно прочесть подлинные чувства. На Ирине темный свитер, простые прямые брюки, минимум косметики. Казалось бы, идеальный камуфляж – личина, позволяющая закрыться внутри себя, сберечь от окружающих свой внутренний мир… Но вот Хакамада начинает говорить, и картина разительно меняется: защитная броня оказывается не более чем футляром – надежным вместилищем для той колоссальной эмоциональной энергии и внутреннего огня, которые несет в себе эта хрупкая женщина. Невольно приходит на ум сравнение с самурайским мечом, надежно упрятанным в однотонные ножны. Судьба подарила Ирине Хакамаде позднюю молодость: успех, достаток, известность, гармония в семье и истинная радость материнства пришли к ней ближе к сорока годам. О том, что было до этого, она вспоминает охотно, но так, будто речь идет о ком-то другом – не о ней. В самом деле, глядя на старые фотографии, запечатлевшие нахохленного подростка или худую девушку с нервным лицом, трудно узнать в них сегодняшнюю блистательную женщину. Одинокие детство и юность, отчужденность в семье, ранний брак, долгие годы житейской неустроенности, мучительные попытки обрести собственный голос и компенсировать недополученное в раннем возрасте тепло – кажется, что от всего этого в Ирине Хакамаде не осталось и следа. И тем не менее она бережно хранит память о пережитом и именно в своем прошлом черпает силы для того, чтобы двигаться вперед, не останавливаясь на достигнутом. Наука, бизнес, политика, литература, дизайн, а теперь еще и кино – кажется, что для этой женщины не существует границ. Или, вернее, только ей самой ведомо, где они пролегают и каковы их очертания.

Psychologies:Ваш образ – «другая»: в какой бы среде вы ни оказались, вы всегда выделяетесь. Что это – попытка имиджевой провокации или просто органичная для вас форма поведения?

Ирина Хакамада: Попытка играть на противоходе, на непохожести – вещь естественная, особенно в рамках шоу-бизнеса. Но поверьте, я этим не занимаюсь: я очень не люблю все искусственное, и мне трудно к чему-то себя принуждать. Если же я действительно в чем-то отличаюсь от других, то, значит, таков уж мой внутренний мир. Например, я не люблю гламурную одежду, не ношу золота – мне больше нравится серебро. Я понимаю, что в среде людей, с которыми я время от времени общаюсь, это может выглядеть эпатажем, но только так я чувствую себя естественно. В этом нет никакого осознанного нон-конформизма – я уже много лет не пытаюсь никому ничего доказать. Собственно, после того как мне удалось примириться с отцом, принять его и понять, я больше не испытываю потребности в самоутверждении.

Psychologies:А как складывались ваши отношения с отцом? Известно, что в жизни девочки он всегда играет особую роль: в частности, именно от отца, от его взгляда в первую очередь зависит формирование ее женственности…

Ирина Хакамада:Мой отец был очень трудным человеком. Он плохо говорил по-русски, был стопроцентным интровертом и вообще вел очень обособленную от нас с мамой жизнь. Закройте глаза и представьте себе сурового немногословного японского самурая – именно таким был мой папа. Он никогда не гладил меня по голове, не целовал, не говорил ласковых слов – собственно, он вообще никогда со мной не говорил. Ему было проще выяснять отношения через мать – он мог сказать ей за ужином: «Мне не нравится, что Ирина поздно приходит» – и считал, что тем самым инцидент исчерпан. Меня же он в лучшем случае спрашивал, как у меня дела, и, не выслушав ответа, говорил, что я очень слабая и это плохо.

Psychologies:Но при этом вы ощущали, что он вас любит, что вы для него значимы?

Ирина Хакамада:Ну разве что на бессознательном уровне. Где-то в глубине души я понимала, что я ему небезразлична, но мысль об этом меня редко посещала. Для меня он был всемогущим государем, которого я, ничтожная подданная, имела возможность изредка лицезреть. Возможно, именно поэтому я росла таким же одиноким интровертом, как мой отец.

Psychologies:Как вы преодолевали это отчуждение?

Ирина Хакамада:Наши отношения начали налаживаться, когда мне было уже лет двадцать пять. Отец приезжал к нам в гости по выходным, я поила его чаем на кухне, и мы говорили о политике. Он был коммунист, я – либерал, и мы с ним интеллигентно спорили. Однако подлинное примирение, как это ни странно, произошло уже после его смерти. Отец всегда хотел видеть во мне настоящего воина, сильную и несгибаемую личность – в виде девчонки, девушки, молодой женщины я была ему просто неинтересна. Так получилось, что я вступила на свой «путь самурая» – занялась бизнесом, пошла в политику – лишь незадолго до его смерти, и отец не успел узнать меня в этом новом качестве. Но сегодня я на каком-то интуитивном уровне ощущаю, что он доволен той судьбой, которую я выбрала: я знаю, что сейчас его душа рядом со мною – он гордится мной и меня одобряет. Это ощущение возникло у меня уже достаточно давно и помогло преодолеть все детские обиды, простить отцу его холодность и равнодушие. Сегодня я гораздо ближе к нему, чем тогда, когда мы жили в одном доме: посещая его могилу в Японии, я чувствую с ним исключительное духовное родство и больше чем когда-либо осознаю себя его дочерью.

Psychologies:Но как же вы восполняли недостаток тепла в вашей жизни? За счет отношений с матерью?

Ирина Хакамада:С мамой мы тоже никогда не были особенно близки. Она работала школьной учительницей и приходила домой настолько усталой, что у нее просто ни на что не оставалось энергии. Она была и остается очень добрым, душевным человеком, но все, на что у нее хватало сил, – это выслушать меня, в лучшем случае прикрыть мои тылы: она всегда потворствовала мне во всех моих делах, даже если не вполне их одобряла. Но дать мне что-то большее, подарить чувство настоящей близости и доверия она не могла. Нет, я пошла куда более простым путем: в восемнадцать лет выскочила замуж. Я поняла, что иначе мне не выжить, что я нуждаюсь в теплом мужчине, который даст мне все то, чего мне не хватало в семье моих родителей. Именно этим человеком стал мой первый муж – он был на пять лет старше меня, очень трогательно и благородно ко мне относился, восхищался мною и стал воплощением той мужской любви, которую я не получала от отца. Но даже он, к сожалению, не мог в полной мере понять, что же так терзало меня изнутри.

Psychologies:Вы задумывались о том, что именно это было?

Ирина Хакамада:Ощущение тотального, неизбывного одиночества перед лицом окружающего мира. Внешний мир меня упорно отторгал, и я не могла понять почему. Сегодня я вижу, что подлинная причина крылась и в той атмосфере, в которой я росла, и в моей наследственной склонности к замкнутости и интровертности. И для того, чтобы выйти из этого состояния, чтобы стать взрослой, адекватной личностью, мне потребовалось много лет направленных усилий. Пожалуй, в полной мере я стала собой только к сорока годам.

Psychologies:Говорят, что восточные люди вообще созревают позже…

Ирина Хакамада:Да, и с годами начинаешь понимать, что в этом есть масса плюсов – жизнь продлевается. Многие мои друзья сегодня удивляются, как я в мои годы могу так по-детски радоваться каким-то пустякам, получать удовольствие от поездки, от новой вазочки, от хорошей книжки… А ведь в мои 20–25 лет мне это было совершенно не свойственно: у меня было глубоко трагическое восприятие мира. Так что сегодня я просто переживаю ту веселую и беззаботную юность, которой у меня не было в свое время.

Psychologies:Вам не довелось познать, что такое счастливое детство, что такое любовь и забота родителей. Как вам удается дарить все это собственным детям?

Ирина Хакамада:Ранние браки – это, как правило, ранние дети. Мой первый сын Данила появился на свет, когда мне было очень непросто. Я разошлась со своим добрым первым мужем и вышла замуж за человека, у которого тоже был сын от первого брака. Все четверо мы жили на нищенские деньги научных сотрудников – возможность купить детям нормальные продукты у спекулянтов или раз в полгода позволить себе проехаться на такси казалась мне чем-то недостижимым. Так что мой сын, к несчастью, мало что мог от меня получить: я крутилась, пытаясь заработать лишнюю копейку, и на большее у меня просто не оставалось времени. Но я помнила свое детство и очень старалась не повторить ошибок моих родителей: отец со мной ничем не занимался, ничему меня не учил, а потому я изо всех сил старалась дать своему сыну всего по максимуму. Я фанатично занималась его развитием: водила во всякие кружки и секции, я хотела, чтобы он умел все. С дочерью у меня все по-другому: я просто радуюсь тому, что она есть, наслаждаюсь общением с нею.

Psychologies:Между вашими детьми большая разница в возрасте. Изменились ли за это время ваши взгляды на их воспитание?

Ирина Хакамада:Конечно! Когда рос Данила, мне казалось, что у ребенка должна быть отдельная жизнь: я считала, что тащить малыша в родительскую компанию нельзя, даже если ему там интересно, что ребенку нужны детские утренники, катание на санках и жесткий режим, а от взрослой жизни его необходимо по возможности оградить. Сегодня я считаю, что, изолируя детей от себя, мы их тем самым неоправданно унижаем и обижаем. Именно поэтому, если моя дочь Маша хочет тусоваться вместе с нами, если ей хочется куда-то с нами пойти или поехать, чаще всего мы ей это позволяем. Таким образом, мы не только больше времени проводим вместе чисто физически, мы еще и живем общей, объединенной жизнью.

Psychologies:А отношения с мужем – в них вы придерживаетесь тех же принципов?

Ирина Хакамада:У нас с Володей в отношениях установился определенный баланс. Ни один из нас не является опорой для другого в повседневной жизни – ни мне, ни мужу это не нужно, мы достаточно взрослые, самостоятельные люди. Мы не изводим друг друга нытьем и просьбами о помощи. И в то же время каждый из нас становится опорой для другого на все сто в случае какой-то трудной, трагической ситуации – например, так было, когда тяжело заболела наша дочь. Володя – первый мужчина в моей жизни, который не пытается со мною конкурировать, который знает меня досконально и в то же время никогда не стремится самоутвердиться за мой счет, сыграть на моих слабостях. Я для него муза, источник энергии и радости. И, признаюсь, мне очень нравится эта роль.

Psychologies:Как вам кажется, вы хорошо себя знаете?

Ирина Хакамада: Думаю, что неплохо. Но до сих пор не перестаю иногда удивляться собственной непреодолимой глупости. Весь мой опыт работы показал, что нельзя быть такой ранимой, нельзя так остро реагировать, когда тебя в очередной раз оскорбляют или грубо унижают. Если ты мудрый человек и понимаешь, в какую недоброжелательную среду попал, ставь внутри преграду – зеркало – и отражай внешнюю агрессию, не пускай ее в душу. Но я так не могу: при каждом конфликте я выкладываюсь по полной и реагирую, будто в первый раз. Более того, формально я сдерживаюсь, но на самом деле все обиды помню до сих пор! Я пытаюсь научиться выкидывать эту грязь из памяти, но пока не получается.

Psychologies:Откуда вы черпаете силы, чтобы справляться с подобными ситуациями?

Ирина Хакамада:Однажды после особенно напряженных телевизионных дебатов я вышла из студии буквально на подгибающихся ногах – чувствовала себя совершенно выжатой. Ко мне подошла одна женщина – психолог – и сказала: «Ирина, так нельзя. Я вижу, что вы из-за каждого слова переживаете по-настоящему. Если так будет продолжаться, вы просто сгорите. Вам необходимо найти себе какую-то отдушину – средство, которое поможет вам расслабляться и восстанавливать силы». Неожиданно для самой себя я отнеслась к ее словам серьезно. Так в моей жизни появились каллиграфия и фотография. Выводя на бумаге иероглифы или снимая животных в африканской саванне, я не только аккумулирую на будущее энергию, которая позволяет мне справляться со стрессом, но и получаю возможность узнать что-то новое о своей собственной внутренней природе.

Psychologies:Что бы вам хотелось узнать о себе еще?

Ирина Хакамада:В первую очередь, на что я способна в творческом плане. Иногда я ставлю рискованные эксперименты на собственной личности. Например, попробовала себя в роли человека, который пишет роман. Теперь хочу снять кино по собственному сценарию: это будет история женщины, в чем-то автобиографическая, в чем-то – нет... Мне интересно проверить, что именно мне по силам: не окажется ли мой роман графоманством, а кино – скучным и серым?..

Psychologies:Означает ли это, что у вас сменились жизненные цели и приоритеты?

Ирина Хакамада:То, что я ушла из политики, вовсе не означает, что я успокоилась и сложила руки, – я просто поняла, что к моей цели – сделать нашу страну и живущих в ней людей немного свободнее и счастливее – ведет множество дорог. И в сегодняшнем мире, к счастью или несчастью, путем творческого самовыражения можно достичь куда большего, чем произнося речи в парламенте или заседая в думских комитетах. По крайней мере, я в это верю.